Новости

COVID-19 изменил социальный, политический и экономический ландшафт мира. Вместо того чтобы заглядывать в мир возможностей, поколение 15-30 летних теперь смотрит в неопределенное будущее.

В отчете “The Deloitte Global Millennial Survey” отражены результаты двух опросов. Поскольку пандемия затронула практически все аспекты жизни, отмечаются в глобальном исследовании, молодежь смогла увидеть в будущем новые возможности. В январе 2021 года настроения изменились: усталость прошлого года - пребывание в изоляция, постоянный страх заболеть или увидеть, как заболеют близкие и стать свидетелем разрушительных событий по всему миру - по мнению авторов исследования, резко подорвали оптимизм молодых людей. Тем не менее, скрытый оптимизм сохранялся - характеристика, которую эти группы продолжают разделять, несмотря на неудачи и проблемы.

Глобальный опрос 2021 года подтвердил гипотезу об “устойчивости”, миллениалов и поколения Z: “они не просто устойчивы - они направляют свою энергию на то, чтобы заставить себя и других нести ответственность” - отмечается в отчете. По данным опроса, миллениалы и поколение Z в целом кажутся более настойчивыми, более громкими и более склонными, чем другие, ставить под сомнение и даже нарушать статус-кво. Эти поколения верят в силу людей создавать изменения.

Также у молодежи возросло чувство солидарности со всем миром. По крайней мере, шесть из 10 респондентов заявили, что пандемия дала им понять, что мы все участвуем в этом вместе. И более трети миллениалов и поколения Z ожидают появления более альтруистического мира, более сострадательного, основанном на международном сотрудничестве, способного справиться с изменением климата. Они также считают, что бизнес станет более социально ответственным

Этим летом по дороге из Тбилиси в Батуми, увидев надписи с иероглифами, спросила у всезнающего таксиста: «Китайцы строят?», на что получила энергичное «нет». А как же иероглифы? К слову, китайского флага замечено не было, хотя также, как и казахстанского в Батумском порту. При этом интернет сообщил, что «департамент автомобильных дорог Грузии подписал с китайскими компаниями Guizhou Highway Engineering Group и China National Technical Import and Export Corporation соглашение о строительстве участка дороги, пролегающей через Рикотский перевал».

Подумалось, а как дела сегодня с китайским присутствием в Казахстане? Или если флаги не развеваются, так и присутствия нет? Но здесь и там слышно: помимо нефтянки, китайцы ведут сельхозработы в Урджаре, строят водовод в Мангистау, китайские криптомайнеры перебираются в Павлодар… Вот и непонятно, с чем мы здесь сталкиваемся: нет китайского присутствия или нет полноценной информации об этом?

Что интересно, почти нет информации и об экономических результатах и эффектах присоединения Республики Казахстана к инициативе Китая «Экономический пояс Шелкового пути» (ЭПШП), она же «Один пояс – один путь» (ОПОП).

Создается впечатление, что, выбрав в качестве ключевого направления в рамках ЭПШП только развитие транзитного потенциала, Казахстан, тем самым, максимально сузил рамку межгосударственных отношений. Вот и недавно, выступая на VI Восточном экономическом форуме президент К.-Ж.Токаев вновь подтвердил, что именно казахстанский транзит является важнейшим направлением сотрудничества с КНР. «Поэтому мы продолжим совершенствование инфраструктуры. В частности, начинаем строительство новой железнодорожной ветки «Достык – Мойынты» для расширения транзита из Китая. Общий объем инвестиций составит более 2 млрд долларов».

Самое важное здесь, что значительный уровень синофобии, как среди населения, так и среди экспертов и элит, не дает возможностей для выбора иных направлений для взаимодействия стран. По итогам проведенного Фондом «Стратегия» в 2018 году экспертного исследования было выявлено, что инициатива ЭПШП рассматривалась как китайский «идеологический продукт», предназначенный, как для внешнего, так и для внутреннего пользования, к которому большинство экспертов относилось крайне настороженно. Основная польза от ЭПШП для Казахстана виделась в первую очередь лежащей в экономической плоскости и проявляющейся в росте экономики и доходов бюджета, в то время как сотрудничество в социальной и гуманитарной сферах расценивалось негативно, как очередной вызов национальной идентичности (Gulmira ILEUOVA, Imanbay ZHANDOS. THE “CHINESE BOX”: THE SILK ROAD ECONOMIC BELT INITIATIVE IN KAZAKHSTAN. - CENTRAL ASIA AND THE CAUCASUS English Edition Volume 20 Issue 2 2019).

Вместе с тем, стоит отметить, что начиная с момента провозглашения в 2013 году, содержание инициативы «Пояса и пути», которое изначально отличало отсутствие конкретики, продолжало развиваться. Так, 20 апреля 2021 года на церемонии открытия Азиатского форума в Боао председатель КНР Си Цзиньпин выступил с программной речью «Действовать в одном направлении в трудные времена, предопределяя и создавая общее будущее». Глава Китая, говоря о строительстве инициативы «Один пояс — один путь», предложил сосредоточиться на 4-х принципах сотрудничества:

- в области здравоохранения. Си Цзиньпин предложил наладить более тесное партнёрство в этой области — от совместного производства вакцин и сотрудничества в профилактике и контроле инфекционных заболеваний до методов народной медицины, чтобы вместе защищать жизни и здоровье людей;

- всеобщего «зелёного» развития. Пока содержание не очень наполнено, но как было отмечено в выступлении посла Китая в РК Чжан Сяо от 26.03.2021 г.: «Широко формируется зеленое производство и зеленый образ жизни»;

- концепцию открытого и толерантного сотрудничества. Председатель КНР отметил, что совместное строительство инициативы «Один пояс — один путь» зародилось в Китае, но возможности и её результаты принадлежат миру. Китай не участвует в геополитических играх узкого круга стран, которые используют свою мощь для достижения личных успехов;

- сокращение бедности. В документе «Опыт Китая по сокращению бедности среди населения», опубликованном в начале апреля, отмечалось: «Китай создал инициативу «Один пояс — один путь» для содействия более глубокому региональному сотрудничеству в области экономического и социального развития, а также помощи другим странам в сокращении бедности». При этом, что характерно, имеет место увязка борьбы с бедностью с защитой прав человека в мире.

Таким образом, «мягкая сила» Китая стала наполняться новым содержанием с сильной социальной составляющей. Прежде всего, речь об успешном и широко тиражируемом опыте Китая по борьбе с бедностью, который становится новым идеологическим продуктом во внешнеполитической сфере. Причем потребители этого продукта уже есть и в нашем регионе. Так, Узбекистан активно использует опыт Китая в борьбе с бедностью и нищетой в своей стране. Там даже создано специальное Министерство экономического развития и сокращения бедности, которое внедряет отдельные аспекты успешной китайской практики. «Китайский опыт по искоренению бедности очень привлекателен для Узбекистана со своими научно обоснованными стратегическими целями и тактическими задачами. Так, за сравнительно краткий период в Китае были обеспечены принципы "двух нужд" /обеспечение всех слоев населения едой и одеждой/ и "трех гарантий" /обеспечение качественным средним образованием, услугами медицины и доступным жильем/. Эти аспекты наиболее актуальны для сокращения бедности в Узбекистане» 

И вот уже, выступая 22 сентября 2021 года на 76-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН президент РУ Ш.Мирзиёев, не говоря о китайском опыте, отмечает: «В целях последовательного продолжения курса реформ мы разработали Стратегию Нового Узбекистана. Суть этой Стратегии – усиление роли институтов гражданского общества, защита прав человека, сокращение бедности, обеспечение каждого человека гарантированным источником дохода и достижение устойчивого экологического развития (выделено мной). Наша главная цель – к 2030 году войти в число государств с уровнем доходов на душу населения выше среднего» (из пресс-релиза Посольства РУ в РК). Как представляется, выбран в достаточной мере красноречивый и важный индикатор экономического развития страны.

А что в Казахстане? Очевидно, что у нас экономическая ситуация, связанная с активным освоением и продажей нефтяных ресурсов и других полезных ископаемых, была более благоприятной для повышения уровня жизни населения, чем в Узбекистане и ряде других постсоветских стран. Если взять последние 20 лет, то можно отметить, что по данным официальной статистики доля населения с доходами ниже величины прожиточного минимума (по существу бедного) в 2001 году составляла 46,7% населения, но начиная с 2007 года число бедных казахстанцев стало быстро снижаться и составляло уже 18,2%, в 2010 году – 6,5%.  И в последние десять лет находится в коридоре 6-12%.

Отметим, что итоги мониторинговых социологических исследований населения Казахстана, которые проводит Фонд «Стратегия», подтверждают указанный процесс снижения числа бедных. Так, например, с 2004 года последовательно снижается доля тех, кто считает, что материальное положение их семей плохое и очень плохое с 21% в 2004 году и до 10% в 2019 году. Ухудшение в 2009 году оценок материального положения было ситуативным из-за мирового финансово-экономического кризиса (14%), но затем снова началось улучшение. Однако данные 2021 года выявляют тревожную тенденцию начавшегося изменения в материальном положении населения: четверть опрошенных называет свое материальное положение плохим и очень плохим, в два раза снизилось число тех, кто живет хорошо и очень хорошо. Но хватит ли этих изменений для осознания глубины проблемы бедности в РК и принятия систематических мер со стороны государства?

Возвращаясь к заявленной теме, можно сделать вывод, что отношения между Казахстаном и КНР находятся в определенном тупике. Т.е., Инициатива «Пояса и пути» есть, описание экономических возможностей внутри нее со стороны Китая предложены всем странам-участницам, включая Казахстан. Но как к ней подключиться, максимально используя предложенные возможности и не ущемляя собственные интересы, мы (Казахстан) до сих пор до конца не осознали. В то же время и в социальной сфере сотрудничество вряд ли будет, поскольку предлагаемый китайский опыт по борьбе с бедностью казахстанскими властями вряд ли будет востребован, ведь для этого надо подвергнуть сомнению завышенные оценки о состоянии дел в стране, критически пересмотреть многие ориентиры социального развития. Так что в ближайшей перспективе количество антикитайских митингов явно не убавится.

Источник Turan Press

Российский востоковед и аналитик энергетического рынка Михаил Крутихин  прокомментировал ситуацию в Афганистане, ее истоки и возможные перспективы, - об этом пишет ulysmedia.kz

- Почему американцы провалились в Афганистане? У них было много времени, они потратили много денег… И ничего с разворотом афганского общества к западным ценностям не получилось.

- Здесь ответ очевиден: это совсем другое общество. В городе, отчасти, можно какую-то часть молодежи приобщать к западным ценностям через образование, но Афганистан – это, в основном, сельская культура. Которая может казаться примитивной со стороны, но она глубока и самобытна, и приходить в нее с такими институтами, как, например, выборы власти, ее ответственности перед обществом, изначально было безумием.

- За последние сорок лет появляется второе государство, где к власти приходит религиозно-политический режим, основанный на нормах ислама. Первым был Иран в 1979 году. Это не начало некоей большой исторической тенденции?

- Я бы не стал торопиться, а эти события как-то обобщать. Иран тогда был совершенно иной страной, и движение, свергнувшее шаха, было далеко не исламским. Самыми революционными были леваки…

- Но «оседлали» революцию, в итоге, муллы?

- Да, так это была единственная сила, которая могла действовать на территории всей страны, и объединенная единой идеологией. А остальная оппозиция была крайне разобщена. Только в Тегеране и только коммунистических партий действовало 33 штуки! Но, когда я эту цифру назвал ныне покойному Хашими Рафсанджани, ставшему потом президентом, он меня поправил – сказал, что по их подсчетам, их было 200! Это во многом повлияло на развитие политической ситуации в Иране, борьбу первых послереволюционных лет. В Афганистане ничего подобного не было и нет.

- Этот иранский опыт стоит помнить обществам постсоветских стран Центральной Азии… Скажите – успех талибов может постепенно подтолкнуть молодое поколение интеллигенции, даже, политических элит этих стран, к росту симпатий к политическому исламу?

- Может. Самые радикальные террористические группы, например, та, что организовала теракты 11 сентября, это же были образованные люди, много читавшие. Осмысление этого нового опыта способно иметь долгосрочные последствия.  

- А сами талибы пойдут за Амударью?

- Им сейчас это совершенно не нужно. Они будут заняты тем, чтобы укрепить свою власть в стране, наладить отношения с племенными вождями. Хотя, на Ближнем и Среднем Востоке есть силы, которые рассчитывают на экспансию на север. Я не исключаю, что в этом могут быть заинтересованы в Турции, которая очень хочет работать в Центральной Азии, и может для этого воспользоваться и афганскими вариантами. Также, как Саудовская Аравия и, вообще, государства Персидского залива. Но эту экспансию могут осуществлять не сами талибы, а те, кому они позволят действовать на своей территории. И будет это или нет, в каком масштабе и форме, пока вопрос.

- Талибы 20 лет назад, которые взрывали статуи в Бамиане, жестко подавляли попытки женщин получать образование, и талибы нынешние – они одинаковы? Или произошла какая-то эволюция?

- Думаю, ее не могло не произойти. Ряды нынешних талибов пополняли образованные люди, в том числе, учившиеся в Европе и США. Они понимают многие вещи, и, на мой взгляд, постепенно будут демонстрировать большую политическую мягкость в отношении строгости соблюдения норм шариата.

- Происходящее в и вокруг Афганистана часто увязывают с энергетическими проектами. Как-то слышал даже мнение британского историка, что и ввод советских войск был предпринят для того, чтобы оказать давление на нефтяную политику Ирана…

- Это ахинея, никакого нефтяного содержания в этом не было. В самом Афганистане добывали некоторое количество нефти, и до, и во время нахождения там советских войск. Более того, ежегодно из Афганистана в Туркмению и Узбекистан поставлялось примерно 2,5 млрд. кубометров газа. Это покрывало, кажется, 28% афганского бюджета. Но говорить, что СССР вошел туда из-за нефтяных интересов, это безумие.

- Афганская политика США тоже одно время имела «энергетический уклон»…

- Да, это было, когда в Афганистане существовало более-менее стабильное и относительно единое правительство движения Талибан (запрещено в Казахстане). С которым американцы сотрудничали, и никаких заявлений, что это – агенты международного терроризма, в тот момент не было. Где-то с 1992 года озвучивались планы строительства газопровода из Туркмении через Афганистан в Индию. В 1998 году делегация талибов посетила Хьюстон, им показали мощь американской нефтяной индустрии. И они подписали соглашение о строительстве газопровода. Учитывались там и интересы России – 10% в консорциуме принадлежали Газпрому. Но летом 1998 он продал свою долю и вышел из него. Видимо, что-то почувствовал. И в августе произошли нападения на посольства США в Танзании и Кении. Делали их не талибы, а Усама Бен Ладен. Но, поскольку часть его группировки спокойно себя чувствовала в афганских горах, американцы тут же обвинили талибов, что они поддерживают международный терроризм и начали обстреливать Кабул крылатыми ракетами. И к декабрю консорциум прекратил существование. Начало нарастать напряжение, но обвинять талибов в международном терроризме не было оснований. Да – они мало приятные ребята, но только внутри Афганистана.

- В конце 1990-х даже обсуждалась возможность транзита будущей на тот момент каспийской нефти через Афганистан. Помню образное выступление представителя компании Unocal в Министерстве энергетики в Алматы. Эта идея может возродиться?

- Нет, для каспийской нефти это не самый разумный вариант. Тогда Unocal была соперником аргентинской компании Bridas в проектах транспортировки газа из Туркмении на Пакистан и Индию. И в момент наиболее напряженного соперничества раздавались призывы даже нефть направлять на юг. Хотя это было смешно – конкурировать каспийской нефти на тех рынках с нефтью из Ирана и Саудовской Аравии… Это не тот вариант, который можно назвать коммерческим, это была полемика…

- А газ из Центральной Азии может пойти в Индию через Афганистан?

- А вот это возможно. Сейчас мы опять видим, как Афганистане возникло единое правительство талибов, контролирующее всю страну, способное поддерживать порядок и, вероятно, это правительство готово реализовать тот проект газопровода. Думаю, достроить его можно за несколько месяцев, и начать экспорт газа из Туркмении в Пакистан, а там, возможно, и в Индию.

- Но, все-таки, в Афганистане более сорока лет нестабильная военно-политическая обстановка. Думаете, там можно реализовывать крупные инфраструктурные проекты?

- Если снова никто не будет из вне влезать с агрессией, то можно. Естественный союзники движения Талибан (запрещено в Казахстане), это Пакистан и Китай, они уже строили там дороги, линии электропередач, налаживали добычу полезных ископаемых. И даже образовательные проекты. И в сотрудничестве с этими странами и при условии нейтралитета Ирана, для которого талибы, по-прежнему, остаются противниками, думаю, в стране может на длительный период быть обеспечена стабильность. Самым сложным для талибов будет продолжать политику, которую они в свое время начинали, по ликвидации производства опийного мака и героина, потому, что большая часть сельского населения этим занята, и ликвидировать это очень сложно. Они когда-то в этом преуспели, но, после вторжения американцев, снова пошел взлет наркопроизводства. Посмотрим, что на этот раз получится.

- Иногда талибов рассматривают как марионеток Китая и Пакистана.

- Нет, для Пакистана отношения с ними, это союзничество. А для китайцев – экономическое сотрудничество. Когда некоторые из вождей талибов демонстрировали непримиримую позицию в вопросе защиты прав мусульман в Китае, китайцы постарались договориться, чтобы эти заявления не мешали экономическим связям. И даже во время американского присутствия, китайцы не оставляли усилий по проникновению в Афганистан.  

Автор: Ярослав Разумов

Пока внимание мира занимают талибы, пандемия, политическая борьба в США, мы, возможно, упускаем процесс, который способен больше всего остального сказаться на будущем человечества. Не меньше, чем изменение климата. Я имею в виду демографическую динамику в Китае.

При слове «Китай» сегодня первая возникающая ассоциация – экономические успехи, стремительный рост. Потом – огромное население. Но всего 30 лет назад первого пункта в этом ряду не было, а второй был всегда.

Знаменитый французский географ Реклю, написавший в конце 19-го века огромный труд «Земля и люди. Всеобщая география», оценивал количество китайцев в начале нашей эры порядка 60 млн. человек. А современное ему население Китая приблизительно в 400 млн. Были и другие оценки, но все вокруг этой цифры, точной статистики тогда не было. Для сравнения: тогдашнее население России – 132 млн., США – 76 млн. Если бы не огромные потери от голода, стихийных бедствий и, особенно, гражданских войн в течение 19-го века, в начале 20-го века китайцев было бы 660 млн. Большую часть прошлого столетия страна провела в войнах и коммунистических экспериментах, приводивших к массовому голоду с большими жертвами, и, тем не менее, население росло. Когда Дэн Сяопин начал реформы, в стране был 981 млн. Этот экскурс нужен, чтобы показать, что многолюдье для Китая было не случайностью, а имманентным качеством. Которое определяло всю историческую, культурную, экономическую специфику.

Я впервые побывал в КНР в 1997 году, сразу в Шэньчжэне и Чжухае, визитных карточках успешных экономических реформ. Впечатление было шоковое, даже США не производили такого (если знать исторический контекст). Где были истоки стремительного прогресса? Аналитики говорили о правильно выстроенных реформах, о иностранных инвестициях и помощи диаспоры, о низкой стоимости рабочей силы. Даже о конфуцианской этике. Все это так, но – где основы этого?

Изучая китайскую историю, пришел к выводу, что они – в постоянно огромном населении. Она создавала постоянно высокую конкуренцию, а та формировала уникально высокий уровень таких качеств, как терпение и трудолюбие. «Среднестатистический» китаец был готов всю жизнь очень много работать и довольствоваться малым, иначе приходилось погибнуть. Многовековой, даже тысячелетний, естественный отбор. Утрирую, но вряд ли сильно; китайская история дает много подтверждений этому. То же конфуцианство могло вырасти в столь давнюю эпоху только на таком «фундаменте».

Вопрос – откуда это многолюдье? – очень интересен, но за пределами этой статьи. Коротко: кто-то видит причины в уникальной урожайности почв лёссовых плато, в историческом центре формирования нации. Кто-то в метафизике…

Но – у любой медали две стороны. И у большого населения есть и отрицательные качества. Когда Дэн Сяопин получил разоренную эпохой Мао Цзэдуна страну, было очевидно, что с ростом населения надо что-то делать: экономика и социальная структура современности, не те, что во времена императоров. Дэн пошел на беспрецедентный шаг: жесткую политику «Одна семья – один ребенок». И – китайские власти смогли сдержать рост населения.

Думаю, можно сказать, что это стало главным геополитическим событием 20-го века. Трудно представить последствия для всего мира, если бы было иначе.

Самому Китаю это позволило провести его сверхэффективные реформы: молодой и недорогой рабочей силы от прежнего времени осталось немало, а темпы роста социальной нагрузки снизились. Два образа – «Китайское экономическое чудо» и «Одна семья – один ребенок» - неразрывно связаны.

Но тут опять надо вспомнить про две стороны медали (наверное, в демографии этот принцип срабатывает так жестко, как нигде больше). К началу 21-го века сказались отрицательные последствия ограничений. Население начало стареть, проявился резкий гендерный перекос. Социально-психологические эффекты пугали аналитиков: «как поведет себя поколение «маленьких императоров», когда вырастут?». Китай стал терять главное экономическое преимущество – изобилие дешевой рабочей силы. Руководство страны называет демографическую ситуацию «угрозой национальной безопасности Китая».

Сейчас можно задаться вопросом: неужели китайские власти, запуская политику ограничения, не могли это предусмотреть? Но просчитать результаты и, главное, сроки столь сложных процессов не может никто, даже китайцы. Расхожая поговорка что «Китай мыслит на перспективу веков и тысячелетий», это только публицистически красивая присказка. Дэн Сяопин решал конкретные задачи, на обозримом горизонте. Да и что было тогда делать китайским властям? Думаю, даже зная последствия от ограничений через 20-40 лет, они не отказались бы от этой политики в 1980-х.

Сегодня этот вопрос – «что делать с населением?» для Пекина вновь крайне актуален, уже с другой стороны. Но эффективного ответа не видно. С 2016 года разрешено иметь 2-х, а с июня 2021 – 3-х детей. Но китайцы не спешат пользоваться послаблениями, рождаемость каждый год снижается. Власти с минувшего лета запускают политику субсидирования государством рождения второго и третьего дитя. Сработает ли? Реально ли ощутимо скорректировать эффект от утраты той, традиционной, психологии? Я не демограф, и не социальный психолог, но думаю, что это вряд ли возможно в серьезном масштабе. Хотя – это Китай, он не раз в истории делал то, что у других не получалось.

Как демографические процессы в Китае повлияют на остальной мир? Получится ли адекватно распределить «мировой сборочный цех» по другим странам? Какие геополитические проекции будет иметь китайская демографическая динамика? Этими вопросами экспертное сообщество должно активно заниматься сегодня. Особенно, в Казахстане. К сожалению, похоже, что этого нет. Мы, как всегда, отстаем от актуальной повестки.

Источник Ulys Media Group